Николай Караев работает переводчиком: он глядит в тексты до тех пор, пока тексты не начинают глядеть в него. Время от времени переживаний набирается на колонку для «Отаку».

Японский язык прекрасен и удивителен. В японском нет грамматической категории рода. В японском нет множественного числа (ну, почти). В японском нет будущего времени. В японском большие непонятки с прошедшим и настоящим (филологи всех стран до сих пор спорят, относительные в японском времена или абсолютные, но это тема для отдельной колонки). Зато чем японский изобилует — так это личными местоимениями. Они — краса и гордость языка, «то, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив».

Главная черта японских личных местоимений — их количество. Их очень много, и чем дальше в дебри языка, тем их больше и тем они страньше. У самого леса на лужочке весело пасется стадо, о котором подробно пишут в учебниках: формальные ватакуси и аната, вежливо-нейтральные ватаси и атаси, фамильярные боку и кими, грубоватые орэ и анта. Чуть в стороне от всех держится гордый дзибун. Неразрывной парой ходят карэ и канодзё. Скалятся из леса злобные омаэ и кисама. За деревьями рыщут устаревшие атакуси, васи, варэ, анатасама, онорэ и омаэсан. Обмениваются вежливыми посланиями эпистолярные сё:сэй и сэсся. Самурайское вагахай упражняется с двумя мечами, как завещал великий Мусаси. По опушке ходит строем патриотическое варэварэ. Одиноко воет на луну очень древнее и печальное а (вспомним песню из «Призрака в доспехах»: а-га маэба… — «Когда ты танцуешь…»). Где-то в темной чаще обитают совсем непонятные нандзи и маро, весьма архаичные местоимения второго лица, причем маро имеет также значение «человек с тонкими или выбритыми бровями». Тут ты осознаешь, что, если тебе дорог твой рассудок, пора поворачивать обратно.

Вообще-то японское местоимение — это бесценный кладезь информации: оно всегда, как выражаются лингвисты, семантически маркировано и сообщает нам много всякого о том, кто говорит, а иногда и о том, кому говорят. Сами японцы со всем этим богатством управляются довольно умело. Накладки возникают, само собой, in translation. Как сообщает «Теоретическая грамматика японского языка» Алпатова, Аркадьева и Подлесской, «в переводах стихотворения французского поэта А. Рембо „Пьяный корабль“, написанного от лица корабля, разные японские переводчики использовали четыре различных местоимения 1-го лица». Потому что — ну, он корабль, да? А как себя ощущают корабли? Степенно, даже величественно, мол, ватакуси бла-бла-бла, или, поскольку он всё-таки пьяный корабль, как нажравшийся в стельку самурай: ор-р-р-р-рэ!.. — и кулаком по столу, то есть якорем по воде? Вопрос!

Ну а когда японский текст перекладывается, например, на русский, где набор местоимений куц и «я» одно-одинешенько, по исходным местоимениям можно установить, повторю, многое. Обращается герой к кому-либо омаэ или, того хуже, кисама — значит, по-русски его речь должны быть груба, потому что оба «ты» по-японски вульгарны и унизительны, несмотря на то, что омаэ — это вежливый префикс о плюс слово маэ, «перед[о мной]», а кисама состоит из старинного вежливого префикса ки и слова сама, «господин», которое куда вежливее, нежели обычный сан. Как в местоимении анатасама: аната, «вы», плюс сама. Это такое «вы», такое «вы», что просто ноги мыть и воду пить…

Однако и тут могут возникнуть сложности. Вот, например, популярнейшие нейтральные личные местоимения со значением «я» — боку и атаси. Первое, происходящее от китайского слова «раб» и вошедшее в язык японского студенчества эпохи Мэйдзи в качестве иронически-уничижительного оборота «ваш покорный слуга», считается сугубо мужским, второе, видимо, сокращение от ватаси, — сугубо женским. По крайней мере, разные умные книжки убеждали меня, что если герой говорит о себе боку, значит, это мужик, а если атаси — женщина.

Первые сомнения в этой половой классификации закрались в голову, когда в речи Кёна где-то в «Меланхолии Харухи Судзумии» мелькнуло вдруг атаси, но тогда я списал это на знаменитую Кёновскую (Кёнскую?) иронию. Много позже мне в руки попала лучшая в мире грамматика японского языка, A Reference Grammar of Japanese Сэмюэля Мартина, и я с ужасом прочитал о том, что японским мужчинам случается «бессознательно использовать местоимение атаси в качестве сокращения» («оно изредка встречается и в речи молодых мужчин», уточняют Алпатов с коллегами). То бишь — если японец говорит атаси, скорых выводов насчет его гендера делать не следует.

Куда хуже обстоят дела с боку. У Алпатова и Ко сказано: «Это местоимение по нормам языка никогда не используется женщинами». Дальше, правда, идет уточнение: «Оно может встретиться в речи девочек и очень молодых женщин, нарочито подражающих мужской речи, что не нормативно». Мартин пишет более обтекаемо: «У этого слова маскулинная аура, которая не ослабевает с годами, хотя сейчас, говорят, его используют девочки в школе». «Сейчас» — это 1975 год. С тех пор минуло немало лет, и боку в речи девушек слышится сплошь и рядом, в том числе в аниме. А теперь вопрос: если певица Страны восходящего солнца вроде Миюки Накадзимы или Юу Накасимы поет боку, что она имеет в виду? Песня исполняется от лица мужчины? Или от лица волевой женщины? Или от лица лесбиянки? Или что? И как прикажете это всё переводить?..

(Из японской чащи доносится чудовищный рык. Земля разверзается, и на автора прыгает личное местоимение отаку. Автор падает. Автора уносят. Блинский блин с ним.)

Ноа погибла в автокатастрофе, когда возвращалась из медового месяца. Ее бывшая возлюбленная Джеки просит брата Ноа, Ника, принести ее прах. В течение двенадцати дней Джеки планирует поглотить этот прах вместе с различными жидкостями. Так она надеется заглушить боль утраты и в каком-то смысле сделать Ноа частью себя. Ник соглашается — и на какое-то время остается рядом с девушкой, которая почти потеряла смысл жизни.

«12 дней» — не самый обычный комикс в мире. В попытках назвать его мангой (как написано на русском издании), или манхвой (как предпочитают называть корейские комиксы блюдущие чистоту дефиниций поклонники корейских комиксов), или даже global manga (как определило жанр комикса выпустившее его издательство Tokyopop), есть своего рода горькая ирония: сама художница пыталась нарисовать совсем даже «графический роман», который напрочь выламывался бы из рамок манги/манхвы, окружавшей Джун Ким всё ее азиатское детство.

Впрочем, манхва это или нет — она, без сомнения, global: сочинена и издана на английском (с вкраплениями корейской речи, намеренно оставленной без перевода) и читается на западный манер, то есть слева направо. Действие комикса происходит в США. Герои хоть и этнические корейцы, но с английскими именами — Ник, Джеки, Ноа…

Недреманное око мангалюба обнаружит в «12 днях» заимствованные из манги/манхвы приемы. В условно смешных сценах, скажем, когда Ник пытается выплюнуть коктейль с прахом покойной сестры и Джеки целует парня, чтобы ни один грамм Ноа не пропал, герои изображены маленькими и карикатурными. Однако в целом комикс заставляет вспомнить скорее о современной европейской графике, а то и о кинематографе французской «новой волны»: крупные планы, повышенное внимание к отдельным предметам обстановки, обманчивая простота, зашкаливающий психологизм, наконец, отсутствие полутонов и, как следствие, обилие черной краски (которая, надо сказать, пачкает пальцы).

То ли из-за особенной прорисовки, то ли оттого, что поводом сочинить этот грустный комикс стала несчастная любовь самой Джун Ким, результат получился на редкость мощным, временами просто бьющим под дых. Тут и скорбь, и боль, и любовь, и злость на любимого человека, который не просто тебя бросил, но еще и умер не у тебя на руках, и ревность, и отчаяние, и попытки справиться с ситуацией самыми странными, даже безумными способами: выпить прах возлюбленной, навсегда сделать ее частью себя, родить ребенка от ее брата. Сюжет не замыкается на Джеки, не менее, а то и более важную роль играет тут Ник, единокровный брат Ноа, делающий всё, чтобы Джеки вновь обрела себя. Доходит и до мрачного юмора: «Какая это часть Ноа?» — «Пальцы ног». «12 дней» — история о том, как (невоз)можно смириться с великой потерей. История, рассказанная ровно так, как надо.

Жаль, что русское издание немного не дотягивает до идеального. В частности, ему точно был нужен корректор — чтобы убрать лишние запятые, исправить фразы типа «руки и ноги, овивающие мои мечты» (глагол «овить» есть, но тут всё-таки «обвивающие») и «возвращаясь с медового месяца» (конечно, «из»), указать, что «батат» по-русски не употребляется во множественном числе, что город назывался Галикарнас, а не Галикарнассус, что правильнее сказать не «я выросла буддисткой», а «меня воспитали буддисткой». Маленькие ошибки отвлекают, а в данном случае отвлекаться нельзя — да и не хочется.

Участницы школьной рокапопс-группы решают отметить окончание выпускного класса коротким путешествием. Выбрав направление способом, известным любому футбольному болельщику (на вариант с Лондоном указывает аквариумная черепашка), девушки впервые отправляются за границу, где дурачатся в аэропорту, ошибаются гостиницей, по недоразумению выступают в суши-баре, по приглашению — на фестивале японской поп-культуры, чекинятся во всех чайных лавках города, демонстрируют головокружительные высоты легкомыслия и толком не приходя в сознание возвращаются домой, чтобы проститься со школой и сделать подарок младшей согруппнице, которой осталось учиться еще год.

Если сквозь «Исчезновение Харухи Судзумии» — полнометражное навершие другого аниме студии Kyoto Animation, почти невозможно продраться без знакомства с сериалом-основой, «Кэйон»-фильм в этом смысле к зрителю нетребователен. Умение различать Юи, Мио, Рицу, Цумуги и Адзусу приветствуется, но его можно приобрести по ходу просмотра самой киноверсии, благо характеры героинь выписаны очень подробно, и аниматоры проделывают колоссальный труд по оживлению этого квинтета. Для видевших сериал картина станет — от заезженных кулинарных и музыкальных аналогий тут не уйти — вишенкой на торте и той кодой, без которой второй сезон оставался неполон; работает она и в качестве аппетайзера для неофитов: плоть от плоти сериала (по сути это расширенный эпилог из трех получасовых частей), фильм — удобная точка входа во вселенную, где гитара Gibson Les Paul уравнена в правах с шоколадным десертом.

K-ON! (от японского «кэй-онгаку», «легкая музыка» — то есть попса без негативных коннотаций) часто упрекают в поверхностности. Там правда не происходит ровным счетом ничего значительного: девочки чаевничают и музицируют; за кадром, в принципе, остаются учеба и отношения с родственниками, а романтических терзаний участницы Houkago Tea Time — выпускницы, на секундочку, старшей школы, лишены полностью (в фильме одиноким намеком на любовный интерес становится поведение Юи, принятое Адзусой за лесбийские поползновения). «Кэйон» весь о ценности момента, об ускользающей красоте и чарах ранней юности, когда умилительная малолетняя дуреха вот-вот созреет, обернувшись или ямато надэсико — идеальной японской девушкой, или лолитой, или дурехой обыкновенной, — но создателей волнует не метаморфоза и последствия, а кукольная стадия, которую они продлевают всеми силами.

Потому и Лондон, занимающий середину картины, увиден кукольными глазами, сведен к открыточным видам, а всех неприятностей поездки — стоптанные туфельки да невозможность вербальной коммуникации с местными (когда говорить всё равно не о чем). Судя по виду мелькающей стройки «Шарда», художники документировали город где-то в конце зимы 2010—2011, но если бы творческая группа занималась локейшн-скаутингом позднее, на фоне августовских погромов, в кадр вряд ли попали бы даже намеки на последствия беспорядков. Лондон K-ON! — Лондон с обложки тетрадки для девочек (Юи страшно удивлена, что он расположен в Европе); героини полностью соответствуют стереотипу японских туристок, протаскивая через Хитроу чемодан с едой из комбини, за два дня пробегая длиннющий, заранее составленный чек-лист достопримечательностей и фотографируясь по путеводителю. Промежуточный итог фильма, выступление на сцене еще не реконструированного парка Джубили-Гарденс, считывается не как прорыв группы к новым горизонтам, качественный скачок или шаг во взрослый мир — просто еще один «школьный фестиваль», где Биг-Бен через реку играет роль обычных уличных часов, отмеряющих время до обратного рейса.

Мультяшные (на редкость уместное слово, хотя в контексте аниме его обычно избегают) девчонки дополняют друг друга, это сыгранный ансамбль. Наблюдать за их возней — простое и, в общем, главное удовольствие, доступное зрителю. Спокойная же анимация только на первый взгляд кажется «сериальной»: в фильме она богаче, еще более выверенная, тоньше подчеркивает различия между героинями. Виртуозам из Kyoto Animation удается именно нарисовать и дефицит внимания Юи, и то, как Мио смущает высота, и что Адзуса не хочет быть обузой, а Муги втайне довольна личиной селебрити, и как Рицу превращает телефонный звонок в детектив. Натуры Houkago Tea Time выражены даже через походку: в финале есть эпизод, когда на экране с минуту видны только пары шагающих девичьих ног. В одних этих ногах больше жизни и правды, чем в целых аниме иных авторов. —ВК

Чтобы понять, какой нашу страну видят художники и художницы из доменной зоны .jp, редакторы «Отаку» исследовали популярный арт-ресурс Pixiv и собрали несколько десятков показательных иллюстраций.

Россия в сознании современного японца занимает куда меньше места, чем, к примеру, Соединенные Штаты; о массовом интересе ко всему российскому говорить не приходится. Однако в аниме и манге имидж русских, совсем карикатурный на протяжении 1980-х и 1990-х, постепенно улучшается: в последние лет пять российские реалии принято подавать чуть более взвешенно и осмысленно — хотя, конечно, хватает и клюквы. Ситуация с восприятием нашей страны в японском иллюстраторском сообществе (куда удобно отнести и художников-профи, и талантливых любителей) примерно та же, что в комикс-индустрии: общий фон по-прежнему задают матрешки, Чебурашка и букет национальных стереотипов «пьянство, удаль, балалайка»; в то же время на Pixiv зарегистрировано немало авторов, всерьез увлекающихся Россией или СССР и старающихся отразить это в своих работах.

Россия как мозаика исторических фигур и знаменитостей: Фёдор Достоевский, дети Николая II, фигуристы Плющенко, Леонова и Ягудин, Владимир Путин и поп-группа «Челси»:

Каждый персонаж манги «Хеталия» олицетворяет ту или иную страну. «Россия-кун» — в центре, с бутылкой и трубой:

Россия-кун на Красной площади.

Он же, примерно там же, самодержствует.

Картинок по мотивам «Хеталии» рисуют великое множество. Украина, Россия и Белоруссия:

Они же. Зубровка в руках у Белоруссии, к бутылке перцовки приложилась Украина:

Трутся о земную ось.

Японцы обожают Чебурашку.

Как и персонажей другого фильма Романа Качанова, «Варежка»:

Не обошли вниманием советскую космическую программу. «Лайка, 1957»:

Русский авангард.

И архитектурный авангард в том числе — это дом Мельникова:

Свежий взгляд на «Спутник-1»:

Помнят и стацию «Мир».

«Католицизм, протестантизм и православие»:

Родион Раскольников и призрак убиенной Алёны Ивановны (манга «Преступление и наказание» Осаму Тэдзуки, впервые изданная в год смерти Сталина, в сегодняшней Японии библиографической редкостью не является).

Слева направо: Ваня, Алёша, Дмитрий:

Другая интерпретация:

Сопряжение манги с творческой манерой Ивана Билибина:

А то, пожалуйста, «Слову о полку Игореве»: «У Немиги кровавые берега не добром были посеяны — посеяны костьми русских сынов».

Вдруг революционная эмансипация.

Генералиссимус и его ковёр погон:

Элита Красной армии.

Девушка-пилот на фоне боевой ступы И-16:

Есть что выставить против нацистской гидры.

Победа!

Пионерка, Ан-2 в полярной раскраске «Аэрофлота», фотоаппарат «Смена» и медведь — это Сибирь, детка.

Пионерка пионерке рознь.

Художник под ником Атагава, рисующий главным образом парады членов Ангсоц и порнографию с уклоном в униформу, недавно выступил с неприличной мангой про чудо-остров.

Хаями Расэндзин — большой друг советского народа, частый гость фестиваля «КомМиссия» и автор сотен иллюстраций, в которых ДНК манги врастает в знакомую нам действительность:

Вокалоиду Мику Хацунэ давно пора выступить вместе с ансамблем песни и пляски имени Александрова.

Заклятые подруги:

Автор пишет, что матрос с фрегата «Надежда» нарисован с натуры.

Настоящий «Суворов», флагманский корабль вице-адмирала Рожественского, был потоплен в Цусимском сражении.

Не только перерисовали броневик КАМАЗ-43269 «Выстрел» (БПМ-97), а еще и старательно, вручную переписали технические характеристики. ГАЗ-66 (в верхнем правом углу) никогда еще не выглядел таким кавайным:

Избу на скаку остановит.

Кому в голову придет зарисовывать милицейский КПП? Конечно, японцу.

Вопросы?

По мотивам новогодних частушек Первого канала:

Добро пожаловать, наш национальный герой.

Метаморфозы русской женщины:

Или так:

Картинок с фигуристом Плющенко на Pixiv многие сотни, но всплывают и другие спортивные темы.

Участниц российской сборной по кёрлингу Анну Сидорову и Людмилу Прививкову тренирует родная сестра Императора Палпатина.

Знают, кто такой Герман Греф. Даже про Сберика в курсе:

Группа «Челси» в 2008 году доехала до Японии — и заверте…

Аниме-проект t.A.T.u. Paragate продюсер Шаповалов похоронил еще в 2004-м, но фэн-арт впечатлительные японцы выдают до сих пор.

Ку!

Уроки русского с кроликами Путиным и Кирененко из MTV-сериала «Усавич».

В начале 1990-х «Тетрисом» японского потребителя утюжили сильнее, чем советских телезрителей — бразильскими сериалами; Nintendo вкручивала детище Алексея Пажитнова в каждый утюг. Отголоски бума слышны и сегодня.

Если бы японский национальный перевозчик закупал туполевские авиалайнеры.

Если бы на МиГ-29 прилегла гигантская девица.

Если бы УАЗики экспортировали в Японию… Погодите, их-то как раз экспортируют — и по степени культовости «буханка» там чуть ли не догоняет легендарный «хиппиваген» VW Camper.

Мотоцикл «Урал» как средство передвижения девочек-волшебниц:

Что роднит Цумуги Котобуки (K-On!) с брежневмобилем.

Персонаж под ником RxJx с удивительным упорством и пулеметной частотой рисует одну только Мику Хацунэ в самых разных обстоятельствах; есть у этого автора и сюжет про советский аэродром с военным городком.

Сообщество Pixiv постепенно интернационализируется. Рисунок гонконгского художника Фун Йиньпана (в России издан его двухтомный комикс «Кэт»):

По-хорошему поражают те любознательность, внимание и усидчивость, с которыми иные авторы-азиаты подходят к изображению российских реалий. Учитывая разницу культур и языковой барьер, особенно приятно, когда отечественные феномены оказываются замечены, корректно интерпретированы и даже отрефлексированы людьми, существующими в абсолютно другой социокультурной среде. Хотя чего уж, за воспроизводством стереотипов уровня «балет, пельмень, борщ» следить не менее увлекательно. —ВК

Нищий студент Расукоруникофу размышляет над философским вопросом, тварь он дрожащая или право имеет. Склоняясь к последнему, Расукоруникофу убивает топором старуху-процентщицу. След преступника берет инспектор полиции Поруфири. Между тем терзаемый совестью студент спасает сестру Доню от негодяя Рудзина, влюбляется в проститутку Соню и чуть было не подпадает под влияние бывшего лакея, а ныне предводителя революционных масс Субидоригайрофу. Раскается наш герой или нет?.. Простите. Будем надеяться, писателя Досутоэфусуки читал каждый. Ну или хотя бы пролистывал на досуге.

В юности будущий «бог манги» Осаму Тэдзука обожал русскую классику настолько, что, в отличие от большинства соотечественников Льва Николаевича и Федора Михайловича, не по разу и не по два перечитал и «Войну и мир», и «Преступление и наказание». Кроме того, Тэдзука с младых ногтей пристрастился к театру: он рос в Такарадзуке, городке близ Осаки, знаменитом своими театральными постановками. Два увлечения сошлись в конце ноября 1947 года, когда 19-летний студент Осакского университета вышел на сцену в постановке студенческого театра «Гакуюдза» по Достоевскому. Тэдзука исполнял эпизодическую роль красильщика Митрея, коллеги Миколки, которого задержали по подозрению в убийстве. Много лет спустя Тэдзука вспоминал об этом спектакле в комическом ключе: многоуровневая декорация включала в себя несколько лестниц, и когда Митрей произносил свои реплики, зритель видел только его ноги…

Шесть лет спустя эти самые лестницы из постановки «Гакуюдзы» переместились на первые страницы комикса. У 24-летнего художника уже был опыт «мангизации» мировой классики для юношества: в 1949 году Тэдзука замахнулся на «Фауста» Гёте. Как ни странно, упрощенная рисованная версия книги популярного в Японии Достоевского продавалась из рук вон плохо. «Даже в переработанном виде произведение оказалось слишком сложным для детского восприятия, — сетует Тэдзука в послесловии. — Вся эта затея с переработкой „Преступления и наказания“ в жанре манги была чистой воды авантюрой». Вряд ли случайно «достоевский» комикс стал последней публикацией Тэдзуки в формате акахон («красная книга» — так из-за ярких обложек называли дешевые комиксы, расходившиеся в послевоенной Японии гигантскими тиражами). Лишь много позже, когда Тэдзука придумал Астробоя и стал «богом манги», его вариация русской классики обрела культовый статус.

Нас в этом комиксе может удивить многое. Хотя к «диснеевскому» стилю Осаму Тэдзуки привыкаешь быстро, похожий на Микки-Мауса убивец поначалу упрямо не желает совпадать с визуальным образом, созданным Георгием Тараторкиным. С обложки на нас замахивается топором (похожим скорее на алебарду времен Ивана Васильевича, меняющего профессию) коротышка во фригийском колпаке с белым помпоном. Колпак наводит на мысль о Великой французской революции, и это, как выясняется ближе к финалу, неслучайно. Портрет Федора Михайловича на первой странице смотрится странно, но особого когнитивного диссонанса не вызывает; иное дело — совершенно мифический Санкт-Петербург: без Адмиралтейской иглы, без угрюмых улиц, кажется, даже без Невы, зато с пучками церковных маковок (по большей части лишенных крестов) и ордами оборванцев (в боярских шапках). Впрочем, как только в тексте объявляются «скопища босоногих детей, горьких пьяниц да продажных женщин», вопросов не остается: это наш, родной до посинения Достоевский в полную ширь своего мрачного талантища.

По «Преступлению и наказанию» можно изучать приемы, которыми Тэдзука с успехом пользовался на протяжении своей более чем сорокалетней карьеры мангаки. Взять хоть элегантную технику ввода читателя в повествование: первая секция приглашает нас отождествить себя с главным героем, но уже в следующей тот теряется среди других персонажей, оказываясь частью необъятной социальной мозаики (без Толстого и Достоевского тут явно не обошлось). Или: на протяжении множества страниц и нескольких десятков рисунков герои действуют в одних и тех же декорациях, как в случае с теми самыми лестницами, перекочевавшими в комикс из постановки «Гакуюдзы» (22 рисунка и 11 страниц подряд).

Тэдзука уважал американскую анимацию, в частности, Уолта Диснея, открыто подражал ей — и это чувствуется: невзирая на серьезность оригинала, на страницах «Преступления и наказания» царит местами самая настоящая клоунада. На «Полицейской конторе» красуется объявление «Имеются свободныя места в кутузке» (увы, без ятей); над дверью дешевой распивочной висит цивильная западноевропейская вывеска «Помойка», слуга Заметова сбивает кого ни попадя длинным носом; из поезда, который воображает себе герой, читая письмо матери, отчего-то выпадают люди; отдельно стоит выделить сценку «Раскольников прячет награбленное под половицей». Однако — и это уже не просто мастерство, это гениальность уровня Чарли Чаплина, — комедийное изложение не превращает трагический сюжет в фарс. Перед нами — комический куплет для падающих в лифте, шоу Бенни Хилла в декорациях «Предчувствия гражданской войны». Даже камео Тэдзуки и его друзей в сцене поминок Мармеладова («Ну и компания! Ни одного солидного человека — сплошь чумички») совсем ничего не портит. Наоборот. И когда чаплиновский балаган внезапно сменяется чем-то вроде фильма Феллини и разговор Раскольникова и Сони Мармеладовой о Боге отражается в каплях дождя, понимаешь, что в искусстве главное — ничего не бояться, особенно «смешения жанров, черт подери».

Зато сохранено главное: у человека, совершившего преступление, развивается паранойя, потому что нравственный закон внутри нас хоть и не виден глазом, он, как тот суслик, всё-таки есть. Тэдзука перенес в мангу всех главных героев: Разумихина, Мармеладова, Сонечку, Лужина. Разумеется, есть тут и похожий на попугая Порфирий Петрович (в какой-то момент предлагающий Раскольникову загадочного «виноградного леденца»), и самый таинственный персонаж Достоевского, Свидригайлов.

Правда, в версии Тэдзуки этот человек, щеголяющий в картузе и с шарфом, как Миронов-Бендер, — не дворянин, а лакей, застреливший барыню, у которой служила в гувернантках Дуня Раскольникова. Впоследствии вместо того, чтобы «уехать в Америку», Свидригайлов уговаривает Родиона вступить в ряды бойцов народной армии, а потому и вовсе устраивает революцию. Мы привыкли к тому, что зеркало русской революции — Лев Толстой, и когда им внезапно оказывается Достоевский, подобие сатори наступает поневоле. Понятно, что в СССР такая трактовка была недопустима: революцию, получается, делали возомнившие себя сверхчеловеками раскольниковы. Ну или недораскольниковы, ведь Раскольникова хватило хотя бы на искреннее раскаяние. Что делать с этим раскаянием в разрушенном до основанья мире — вот вопрос.

Поскольку речь идет о русской классике, на перевод обращаешь внимание в первую очередь. С ним всё в полном порядке — имена не японизированы (в отличие от официального сайта Осаму Тэдзуки, в английской версии которого упоминаются Раскальников, Сбидригайров и судья Полифилий), все герои изъясняются языком Достоевского. И хочется поругать переводчика за анахронизм во фразе «локомотив сошел с рельс и с самосвалом столкнулся», но когда соседний персонаж восклицает: «Так ведь в наше время самосвалов не придумали еще…» — понимаешь, что в этой манге даже мелочи на своих местах. Издание «Фабрики комиксов» безупречно во всём, кроме одного: книжка достаточно скоро распадается на отдельные листы. В данном случае это скверно, ведь перечитывать Осаму Тэдзуку можно и нужно. —НК